И БЫЛ ВЕЧЕР, И БЫЛО УТРО: ДЕНЬ ВТОРОЙ.
Утречком, часиков в 12-ть пополудни, позавтракав, а заодно и пообедав в тамошней столовке позавчерашней холодной глазуньей (столь необычный час объяснялся разницей во времени с европейским, отсутствием над нами ротного старшины Ганыша и вчерашним визитом Ирины «вон из общежития»), собрались мы с Саней искать отведенное нам место прохождения дальнейшей службы: тот самый порожек, от которого брала начало крутая карьерная лестница нашей военной фортуны.
Путь лежал нам в в/ч 16878.
Улица Большая была и вправду большая. Длинная. Протяженная. Разбитая дорога, серые от пыли заборы, за которыми вольготно расположился частный сектор, сдобренный местными уголовными аборигенами и нашими будущими подчиненными - военными строителями, которых нам предстояло разыскивать, чтобы их самовольная отлучка не превратилась в самовольное оставление части (но, об этом мы еще не догадывались), трамвайные пути. Украшением всего этого броудвэя служила девятиэтажная общага, где со вчерашнего дня держали флаг мы с Саней, да комплекс зданий Хабаровского высшего военно-строительного училища по соседству.
Мы стояли на обочине около изъеденного ржавчиной столба с надписью «автобусная остановка», а мимо нас залихватски пролетали, подпрыгивая на ямах и колдобинах, многотонные грузовики с эмблемами нашей фирмы на дверцах кабины. Ниже эмблемы было грозно отбито трафаретом: «Приказ. Пассажиров не брать!» Мы глотали пыль и солярку и с тупым идиотизмом городских жителей ждали прибытия автобуса. Наконец, кто-то из водителей сжалился над нами и сообразил, что мы – не пассажиры, а этот самый ГлавСпецДальстрой. Когда мы залезли в кабину, водитель радостно сообщил нам, что автобус ходит по маршруту три раза в сутки, да и то – от конечной остановки до нашего форта еще три километра через степь пешком по бетонным плитам. Так что, он – водитель, наш благодетель и путевка в рай. Так и вышло. Ехали мы долго. Там, где дорога обрывалась, стоял такой же автобусный столб, означая видимо, границу цивилизации. Далее в степь за горизонт лежали бетонные плиты, какая под каким углом, сильно напоминая расположение зубов в ротовой полости Мика Джаггера – солиста группы «Роллинг Стоунз». Наконец, мы прибыли. В чистом поле (выжженная высокая трава и все та же пыль) возвышался пятиэтажный дом, похожий на хрущевку. Только без балконов и недавно построенный. Дом был обнесен забором. Таким же грязно-серо-пыльным, как и весь пейзаж. Входная будка, обозначавшая КПП, пуста. И здесь я начал понимать, что солдатики на КПП штаба Главка, увешанные штык-ножами – обман и пистолет мне точно не дадут. Миновав будку, мы оказались на плацу, против ожидания вполне приличном, и здесь произошел первый палео-контакт. Навстречу нам, невесть откуда возник человек, отдаленно напоминающий офицера. На нем была сильно мятая фуражка. Под фуражкой имелась прическа. Совсем не уставная, а а ля средний Битлз. Умные испитые глаза смотрели на нас скептически. Галстук находился не на шее, а свисал с зажима. Рукава на рубашке были закатаны. Воротник не свеж, как и галифе впрочем. Стоптанные сапоги в пыли. На плечах красовались две мятые картонки защитного цвета с одним просветом и тремя звездочками на каждой, что могло наводить на мысль, что перед нами старший лейтенант. Ниже голого локтя багровела повязка з черными жирными разводами и надписью «Дежурный по части».
Витя! Радостно улыбнулся дежурный по части, обдав нас перегаром. Вот и смена пожаловала. Не совсем еще понимая, в каком смысле «смена», мы представились и по очереди почтительно пожали руку старшему по званию. Айда к ЭН ША, зазвал нас Витя. Представляться будете.
ЭН ША восседал у себя в кабинете. Комната, обшитая «вагонкой», здорово напоминала корабельный кубрик начала эпохи парусного флота или обычную бочку, в которой проживал греческий философ Диоген. Сбоку от стола находился неизменный сейф, над которым висел засиженный мухами портрет Генерального Секретаря и великого кормчего перестройки. Мухи на портрете также присутствовали. Они жестко и страстно совокуплялись где-то в районе переносицы Михаила Сергеевича. Интересно, подумал я, испытывают ли эти создания чувство глубокого удовлетворения от того, что они – советские мухи, а не, скажем, китайские или монгольские, а также сильный душевный подъем и ответственность? Портрет генсека, как-никак. Стоящий рядом со мной Саня меланхолично изрек: блин, и эти ебутся; из чего я понял, что Ирина – «вон из общежития» прочно вошла в санино подсознание. ЭН ША восседал за столом во всей красе. В пику всеобщей запыленности, ЭН ША был свеж, выглажен и бодр. Он представлял из себя доброго дедушку, ярко выраженной семитской внешности с пухлыми щечками и пухлыми же губками ярко-клубничного цвета. Мы с Саней, щелкнув каблуками, доложили кто мы такие и причину нашего появления в этом дивном уголке Земного шара. Дедушка носил потомственную в масть фамилию Либерман, что означает «милашка», ежели с немецкого (или идиш) на русский переводить. До пенсии ему оставалось совсем чуть, о чем красноречиво свидетельствовала хозяйственная авоська, висевшая на вешалке рядом с фуражкой и еще какими-то военными шмотками. Из авоськи торчали куриные ноги, перьевой лук и две палки копченой колбасы. На дне вольготно расположились банки зеленого горошка. В общем, было ясно, что строитель – профессия мирная. Дедушка вскочил, боднул стол округлым животом, выпростал рассыпчатое тело из кресла и пожал нам руки. Рука дедушки оказалась на редкость мягкой и вялой. Не знаю, что подумал Саня, а я не успел подумать ничего, т.к. Витя – дежурный по части, вкрадчиво, но молодцевато, уточнил у ЭН ША, а кто же будет заступать, т.е. менять его – Витю в этой высокой ипостаси.
Ни минуты не сомневаясь, ЭН ША ткнул пальцем в Саню и изрек: ты пойдешь замполитом третьей роты, ну а ты (это уже мне) – четвертой. Ну, а дежурным по части сегодня заступит…. Здесь перст его завис в пространстве на пересечении 48 градусов 29 минут северной широты и 135 градусов 4 минут восточной долготы и внезапно ткнул в меня. Вот ты и заступишь, решил мою судьбу ЭН ША.
Я стал задавать дурацкие вопросы на предмет того, как бы мне представиться ротному. ЭН ША пожевал своими губами - клубниками в некотором замешательстве, после чего заявил: заступишь на дежурство, сам все увидишь. И здесь же объявил, что пора строить наряд на инструктаж.
Этот инструктаж я буду помнить до конца жизни. Как запахи детства. Как первый «взрослый» поцелуй девушки. Как песню «Бони М» «Санни». Перед дверью с табличкой «начальник штаба» выстроились какие-то тела преимущественно кавказско-среднеазиатской национальности. Витя – дежурный по части, гостеприимно развел руками: «все, что могу, спасибо за подбитые танки. Все, что могу». После чего на передний план сцены вышел начальник штаба – майор Либерман. В руках у него была авоська со всем содержимым. Я ощущал ответственность момента. Рявкнув все, что полагается, я стал есть глазами начальство, ожидая инструктажа. И инструктаж последовал: «чик-чирик, пиздык, ку-ку. Дембель светит старику. Едет дедушка домой, а ты въябуй, молодой». Я думал, что ослышался. Но майор Либерман продолжил: я бегу на автобус. Уже опаздываю. А ты здесь… Разберись, в общем сам. И я стал «разбираться». Первым делом Витя содрал с себя повязку. Я, говорит – начпрод. Я же и начвещь. Если доживешь, приходи ко мне тулуп получать. Новый выдам. Муха не еблась. Я сразу вспомнил ебущихся мух на портрете Генсека. И хронометр истории начал отсчитывать минуты моего первого настоящего дежурства по части.